Жоэль и Поль - Яна Глазкова

Поль открыл глаза и, моргнув несколько раз, уставился в дальнюю стену комнаты. Он находился в просторной зале, с высокими потолками. Над его головой нависала литая бронзовая люстра с благородной патиной и потрескавшейся позолотой. Люстра была огромных размеров, словно перст указующий, она всей своей конструкцией обозначала место X, где стоял Поль. Вокруг люстры располагалась лепнина, изображавшая колесо сансары. Зала была украшена четырьмя крупными колоннами и восемью поменьше. Комната не имела ни одного угла и была хорошо освещена. Свет в комнате исходил откуда-то извне, люстра не выполняла роль носителя света, она словно была центром композиции, неким пунктом отправления. Все, что находилось в комнате, располагалось по кругу и по спирали, по стенам бежали рисунки, цифры, буквы, они начинались у самого верха и, наматывая круги по стенам залы, уходили в пол.

– Настало время принимать решение, как и полагается каждому живому человеку.

Голос звучал внутри комнаты так, будто Поль находился в чреве кита, который решил поговорить со своей проглоченной жертвой.

– Я готов принимать решения. Я готов взять на себя ответственность.

– Действительно ли ты готов?

– Готов!

Поль выпрямил спину, он был спокоен и уверен в каждом своем слове так, как может быть уверен человек принявший свой путь и смиренный перед волей Бога.

– Ты понял, кто ты есть?

– Я видел человека, создавшего меня, создавшего нас с Жоэль. Я видел несчастного человека, но он был так красив, он был совершенен.

– Впервые человек создал силой мысли целый мир с живыми существами. Он создал ваш мир, вас, он дал вам жизнь. Я отправлял к Жоэль других вымышленных персонажей на помощь, и едва они прикасались к покровам мира, как в их груди начинало биться сердце, а в глазах светилась душа. Ничего подобного не было ранее, ничего подобного не случалось.

– Жоэль впорядке? С ней все хорошо?

Глаза Поля лихорадочно забегали по стенам обтекаемой залы, в груди появилась щемящая боль, так, словно кто– то ударил в боевое ранение, которое едва ли затянулось.

– Хорошо. Знаешь что вы натворили?

– Нет.

– Вы нарушили все, что имело систему. Вы явились, как третья сила. Знаешь, что такое революция?

– Знаю. Читал. Почему мы платим за то, что не совершали? Почему мы платим за то, что не писали? Почему мы своими душами платим за какую-то вселенскую ошибку?

– А кто, если не вы? Кто еще будет платить? Ты думаешь, есть некто, кто отвечает за все? Думаешь, есть некто, кто отвечает за боль, за смерти детей? Думаешь, эти некто горят в аду? Думаешь, есть этот самый ад? Думаешь, есть черти с рогами и наколенными вилами?

Зала тряслась от громового голоса. Казалось, если воочию увидеть обладателя такого голоса, то он окажется несравненно мал, ничтожен и коротконог. Голос гремел с такой силой, что по праву мог принадлежать только маленькому человеку, который всю жизнь доказывал людям вокруг, что его щуплость и мелковатость – не повод для чувства превосходства у окружающих.

– Не имею ни малейшего представления. Но мы, но мы, что жили по закону, по любви, мы те, кто не преступали черты. Мы даже не несем ответственности за собственное рождение!

– Так ли не несете? Думаешь, люди рождаются просто так? Думаешь, человек – это случайность? Или каждый рожденный ребенок принимал решение и помнит об этом решении, покинув утробу матери?

– Я не знаю. Я не вылезал из чрева матери, я не знал своей матери, как и отца. Я не знаю ничего, кроме того, что люблю Жоэль.

– Ты не знаешь, беспечно предъявляющий мне обвинения и требующий чего? Чего ты требуешь?

– Быть.

– Как я могу позволить тебе быть, если ты не несешь ответственность ни за что. Ты не то что не достоин куколки, ты не достоин и побега травы.

– Ну, а что ты можешь сделать? Что ты сделаешь со мной? Убьешь – убей! Помести меня в вечные агонии разлуки, лиши меня всего. Что в итоге получишь ты? У меня нет ни земли, ни матери, ни корней, ни будущего, ни профессии. Чем же тебе кормить мой страх?

– Ты думаешь, самое страшное – потерять? Самое страшное – это забыть, что ты потерял, самое страшное – это вечное осознание собственной не принадлежности к этому миру. Агония в том, что ты уже существуешь.

– Я существую – это агония? Так, зачем, Господи, или кто бы ты ни был, зачем я живу? Зачем все это?

– А если не это, то что еще? Что у тебя было бы, кроме?

– Ничего.

– Тебя бы это ничего удовлетворило?

– Не знаю. Все, что я хочу – это освободиться.

– Ты свободен, иди.

– Идти куда?

– Не знаю. Ты свободен – иди.

– Идти куда?

– Как куда? Туда, где ты свободен! Иди освободись!

– Да ты же тот, кто поработил, ты тот, кто создал этот огонь, тот, кто его отнял. Как я теперь, зная все это, буду свободным?

– А что тебе мешало быть свободным до того?

Поль задумался. Пот стекал, а лоб превратился в кусок лакированного дерева, на котором отливал свет помпезной люстры. Он, наверное, впервые захотел напиться как жалкий моряк, потерять все ориентиры и просто однажды не проснуться, без всех этих вопросов, без всех этих «нужно» и «должен».

– ТЫ! ТЫ! ТЫ! ТЫ мешал! Ты мне и мешал! ТЫ, все твое существо мне мешало!

– Я всегда был и буду. Так кто же мешал? Кто тебе, черт тебя подери, мешал? Кто?

Голос звучал в комнате, звучал и топтал жуков где-то на подкорке головного мозга, давил их тельца и проливал желтую жижу на пульсирующие извилины. «Кто?», « Кто?»

– Я! Я! Я! Я сам себе мешал! Освободи меня от этой агонии! Прошу, освободи меня от этой боли!

– Я не властен. Человек дал тебе жизнь, став богом, и ты стал богом, обретя жизнь.

В голове у Поля мир превратился в круглую комнату с треклятыми колоннами и треклятой лепниной и безобразным, давящим голосом откуда-то сверху! Все стало отвратительным и постылым, как протез на ноге калеки в далеком пути.

– Тогда оставь же ты меня в покое? А? Оставь тогда в покое?

– Я не могу.

– Почему? ДА почему же?

– Потому что я должен знать, умеешь ли ты нести ответственность за свою жизнь. Если я пойму, что умеешь, то дам тебе все бразды правления. Все, что я видел до этого, было ничто иное как безответственность, грубость, невежество, злость и дыра. Ты дыра, вот что я вижу! Зияющая дыра.

– Дай нам шанс. Нам с Жоэль. Если даже это будет значить один последний день – пусть так! Пусть у нас будет один последний день. Пожалуйста, дай нам один последний день!!!

– А что, если я дам тебе этот день? Что с того?

– Я прошу пожертвовать наши жизни с Жоэль ради спасения нашего создателя. Ради того человека в очках и с мокрым лбом, с нежными, слегка розовыми руками. Пусть мы заплатим всем ради его жизни. Один день нашей жизни и полное уничтожение нашего мира в обмен на его долгую и счастливую жизнь?

– Зачем тебе это?

– Если я не человек, если нет у меня ни матери, ни корней, я предпочту отдать себя и свою возлюбленную ради создателя, нежели вечно доказывать, что я человек, и что в груди моей бьется сердце.

– В зале повисла гробовая тишина, такую тишину испытывают дети, когда попадают на мероприятие, затеянное взрослыми и еще не оформленное и не открытое, мероприятие, где бегают официанты и звенит металл.

– Да будет так!

***

Все пропало. Исчезло. Думаете, есть смысл в их жизнях? Кому была нужна эта любовь? Этот Поль, идеальный и порочный, эта Жоэль, невротичная и мягкая? Думаете, Поль совершил благородный поступок или был трусливым диверсантом?

Глупое существо, думающее, что на него смотрят, пока дым его лживых побед вздымается в воздух? Или был он чист в своем поступке, как слеза девочки из Уганды, теряющая жизнь под телом солдата, полного похоти? Думаете, на это есть ответ? У Поля был ответ. Ответ был прост. Он ровным счетом ничего не знал, он был благодарен тому человеку в очках в роговой оправе. Он был благодарен, и это была его соломинка. Он не верил никому из тех, кто приходил к нему, ни голосу, ни пространству, ни времени, ни урагану. Он верил человеку на крыльце, поросшим мхом и ради него он был готов на все. Этот человек был просто частью, не вертикалью и даже не фундаментом, он был его отцом и матерью, он был неосознанным, единственным светом. И пусть соломинка будет такая, потому что другой, если честно, у него не было. У Поля был один день с Жоэль. Один день.

***

– Я благодарен тебе. Я лишь хочу попросить еще кое-что.

– Для себя, не так ли?

– Нет. Для Жоэль.

– Что же это? Вечная жизнь? Жизнь человека?

– Нет. Пусть она проживет один день, не помня всех страданий и откровений, через которые она прошла.

– Это как же? Вздумал вершить, что кому отпущено прожить?

– Нет. Просто прошу на себя взять всю ношу. Я готов нести ношу свою и ее ношу, и пусть все это будет ради того человека в душистом лесу. Ради его рук, ради этого крыльца, ради топота копыт, ради него.